Война, изматывающая Аргенду и Виену не первую сотню лет, создала парадоксальную ситуацию между населяющими их народами. С одной стороны, дети Альгриса и Мейяллэ, конечно, непримиримые враги, и что по ту, что по другую сторону разлома мнения о людях, населяющих противоположенный берег, самые нелестные.
С другой стороны, бесконечная борьба держав и их Богов давно вылилась в связи настолько тесные, что случись так, что острова разделила бы непроходимая стена, пожалуй, её немедленно разобрали бы с обеих сторон, чтоб только снова ринуться в бой.
В общем, виенцы и аргенцы так или иначе обречены думать друг о друге.
Аргенда и аргендцы глазами виенцев
Виенцы полагают аргендцев невоспитанными, агрессивными, лишенными всякого творческого начала дикарями. В представлении типичного виенского обывателя типичный же аргендец – это эдакий брутальный мужлан, лишенный эмоций, и прямолинейный, как удар веслом. До обеда он упражняется с мечом и топором, после – унижает и мучает свою забитую жену. В перерывах мужеложествует. Все это – не снимая боевого доспеха.
Аргендская женщина для виенца – воплощенный кошмар. Перманентно беременная, она сутками сидит дома и бесконечно вышивает, связанно сказать может примерно три слова, и эти три слова – «да, мой господин».
В Аргенде орудует ужасная инквизиция, пытающая и сжигающая всех без разбора. Все как один стучат и доносят друг на друга.
В Аргенде лютый холод и чуть ли не волки по улицам городов ходят.
В плен к аргендцам лучше не попадать: пытают они не информации ради, а чисто для удовольствия, а кроме того, будучи все, как один, извращенцами, делают с пленными сами-понимаете-что, не разбирая ни звания, ни пола.
Словом, Аргенда и аргендцы ужасны.
Но есть и другая сторона медали.
По ходящим в Виене слухам, аргендцы обладают определенной харизмой и мужской силой, превосходящей, так сказать, виенские аналоги.
Аргендец - неизменный герой виенских анекдотов, и там, где мы упомянули бы поручика Ржевского, виенка расскажет о графе аль Каком-нибудь.
Виенские юноши же, несомненно, в тайне вздыхают о загадочных и покорных аргендских девах, томящихся где-то там в высоких башнях. (Покорные виенские девы – вид исчезающе редкий).
Конечно, более-менее образованные виенцы знают и об аргендском искусстве, и о науке, которая если и уступает виенской, то совсем ненамного, а в чем-то и превосходит ее. Свежи ещё воспоминания времён сорокалетнего мира, когда виенцам доводилось видеть живых аргендцев в ситуациях, отличных от боя или плена.
Виенская церковь же говорит, что аргендцы – такие же дети богини, как и виенцы, только очень заблудшие, потерявшиеся, попавшие под дурное влияние выжившего из ума отца. Для многих из них смерть на поле боя – единственный шанс предстать перед светлыми очами Матери и получить прощение и принятие. Да, они, конечно, дикари. Но не стоит строго судить тех, кто вырос без заботливого и строгого внимания матери-церкви и истинной веры в душе.Аргендцы же полагают Виену рассадником разврата и извращений.
Виена глазами Аргенды
Виенские женщины в представлении аргендцев – эдакие распутные амазонки, носящиеся по полю боя едва ли не обнажёнными, презревшие узы брака и прелюбодействующие как с мужчинами, так и с женщинами, в любую минуту досуга. Виенки вообще не знают приличий, ведут себя, как мужики, даже хуже, чем мужики! Дерутся, сквернословят, одеваются в платья, которые в Аргенде бы и шлюха постеснялась надеть.
Делают они это, конечно, потому, что виенские мужчины - все сплошь неженки и подкаблучники, не умеющие удержать меча и во всём послушные не знающим никаких границ женщинам. Есть даже мнение, что тем из виенцев, кто наделал жене достаточно детей, отрезают сами-понимаете-что.
Немногие очевидцы, кому доводилось видеть службу в виенском храме, быстро сделали выводы о том, что виенское богослужение – не более чем гнусная оргия. А как тут подумать иначе, если жрицы их блудливой богини носят чуть ли не прозрачные балахоны на голое тело и каждого к ним приходящего норовят облобызать и облапать?!
А вот в плен к этим извращенкам лучше не попадать. И уж если попал, то лучше к простым палачам, чем к жрицам. Они, должно быть, колдуньи и с духами путаются, потому что всякий, кто побывал у них в застенках, крышей едет и становится словно бы другим человеком. Говорят, шлюхины отродья умеют залезть в голову и мысли там переставить! А в том, что то самое отрежут, можно и вовсе не сомневаться.
Словом, что мужчины, что женщины (да и есть ли там разница вообще?) у них - слабаки, неженки и развратники, только и знающие, что купаться в своих термах, возлежать на кушетках, безудержно пить сладкое виноградное вино и блудить.
Однако запретный плод, как известно, сладок, и виенское "гнездилище порока" всё-таки манит и привлекает аргендское общественное сознание. Несмотря на конфронтацию и взаимную ненависть, виенские "трофеи" обоего полу в Аргенде в моде, что отражается даже в более или менее пристойных произведениях литературы.
Отдельно стоит сказать о том, что виенская женщина для аргендца - существо загадочное. С одной стороны, всякий, кто сталкивался с виенками в бою, знает, что дерутся они не хуже аргендских вояк, и тут представления аргендцев о "неестественном" для женщины деле сталкиваются с аргендскими же идеями о воинской доблести и уважении к достойному врагу. С другой стороны, как бы ни пытались аргендцы считать виенок эдакими мужебабами, любой, кому доводилось видеть их вблизи, мог со всей очевидностью убедиться, что даже в мундире и с мечом эти дамы вовсе не лишены женской привлекательности. А так недалеко и до еретических идей о женщине - равном партнёре.Словом, у головах и сердцах людей по обе стороны разлома - сложный коктейль из предрассудков, слухов, откровенных вымыслов, неожиданных открытий и неоспоримых фактов друг о друге. Разумные люди по обе стороны, безусловно, понимают, что стереотипы – это всего лишь стереотипы, и все же никто не свободен от предубеждений. И от аргендца подспудно всегда ждут агрессии, а от виенки – распущенности.
Что касается аннунов, то и в Аргенде, и в Виене их считают еретиками и духопоклонниками (что правда), колдунами и чуть ли не оборотнями. Об аннунской хитрости, изворотливости и немалой жадности ходят легенды. Однако при этом сам образ аннунской жизни овеян романтическим ореолом, и для мечтателей и романтиков обеих держав вольный аннун - это эдакий идеал человека свободного, презревшего устои общества и предпочитающего дорогу и верную летучую посудину самому роскошному дворцу.